И вот уже я листаю анатомический атлас, подаренный мне моим (не)лечащим доктором. Она умная, в отличие от меня... Она знает человека изнутри и снаружи; видела, что он собой представляет. А я всего лишь тщетно пытаюсь понять человеческую натуру. И не понимаю. Тупик.
Зачем мне это? Похоже, я болен. Будь это Средние века или Возрождение, в мою дверь давным-давно постучал бы доктор в широкополой шляпе с птичьим клювом, а потом бы сжег меня к чертям со всеми пожитками. С такими, как я, нечего возиться. Но мы живем в век, когда права есть у всех, даже безнадежных. Я болен своим врачом. Ирония.
Я говорил, что мой доктор не лечит. «Век живи – век учись», - написала она мне на первой странице атласа, приоткрыв тем самым, дверь и в свою жизнь. Она постигает, но не применяет. В ее кабинете есть микроскоп, но нет дефибриллятора. Подарок тоже ни без намека – сам собери свой анамнез. Перефразирую: век живи – век лечись. Да, док?
Я открываю его, чтобы найти хоть один ответ на миллион своих дурацких вопросов. Какая глава? Мозг или сердце? Наверное, сердце. По крайней мере, так принято считать, со времен Овидия. Хотя он не был врачом. В отличие от Луки.
Да, cor идеален – он выстреливает кровью из аорты со скоростью 25 сантиметров в секунду. Символично, но эта гемодинамика сопоставима лишь со скоростью пули, выпущенной из 1911 – 250 метров на ту же единицу времени. И эта пуля входит в сердце так же стремительно (расплескивая кровь, ошметки эндокарда, миокарда, эпикарда), как в твою жизнь входит новый человек. И все вдребезги. Стены забрызганы принципами, друзьями и привычками. Белые обои плохо отмываются – факт.
Мой доктор говорит, что у нее нет сердца. Не знаю, так ли это. Однажды, когда я держал ее за руку, казалось, я нащупал пульс. Но быть может это ее внутренние часы, отмеряющие мое время. Одно лишь ясно - когда мои дела пойдут совсем худо – она заберет мое сердце. Я буду лежать на операционном столе с распахнутой настежь грудной клеткой, торчащим частоколом ребер, и хлопать (словно бабочка) крыльями легких. Возможно, док даже наденет маску с клювом (как дань средневековой традиции) и белые шелковые перчатки с кружевным раструбом. Кровь на белом шелке смотрится так эротично… Знаю, что скажу ей в этот момент:
«Твои 250 метров в секунду летят мимо цели потому, что ты сжимаешь свой 1911 до судорог. Возьми его так, как будто ты поддерживаешь затылок человека со сломанным атлантом. Как держишь в своих пальцах живое сердце, чтобы оно не переставало биться. Твой спусковой крючок – это опасная бритва, которой ты бреешь мою шею у сонной артерии. Нет, это острый скальпель, которым делаешь надрез на сетчатке глаза. И глубина надреза зависит от одного твоего пальца. Всего одно нажатие под прямым углом. Нет, ни в сторону, ни влево, ни слишком глубоко. Кисть – замри! Лишь нежное и равномерное давление пальца. Нажала? И так же нежно отпусти, не отпуская. До щелчка. Я знал, что ты сможешь. Я всегда в тебя верил».
Она вырежет мое теплое сердце и будет греть им свои вечно холодные руки. А потом положит его в трехлитровую банку формалина, и поставит в холодный шкаф – рядом с такими же банками: вишневыми компотами и вареньями из алычи. Урожай 2014 года.
А ведь что-то в этом есть – дарить себя.